На «кухне» у Грибкова №4
Выпуск №4 от 10.12.2014
Мы из Шестидестятых
Документальная хроника
Интервью с В. Грибковым
Корр. Что будет представлять собой выставка? В чём идея?
В.Г. Эта выставка продолжает серию выставочных проектов галереи Serge, на ней будут представлены живописные полотна, рисунки, плакаты, фотографии, тексты тех лет членов нашего объединения «Фикция».
Идея прежде всего в презентации сборника «Метки», в котором собраны тексты и фотографии из публикаций шести номеров самиздатовского журнала «Метки», который выпускала группа «Фикция».
Корр. Расскажите подробнее о составе группы и о её истории.
В.Г. Мы были группой единомышленников, объединившихся для совместного творчества и экспериментов, для семиотического изучения живописи как таковой, её знаковой природы. Мы — это московские художники — я, Юрий Космынин, Вадим Луговской, все выпускники «Строгановки», математик и философ Владимир Котровский, музыкант Владимир Фомин. Наша группа просуществовала с 1965 по 1974 год. Мы не хотели примыкать ни к официальному искусству с единственным разрешённым направлением — соцреализмом, ни к авангарду с его ориентацией на западное искусство. Мы искали «третий путь».
Корр.А в чём была концепция?
В.Г. Не было никакой концепции. Мы хотели обсуждать искусство и изучать его вне каких-либо концепций. Мы были единомышленниками, а группа «Фикция» — лабораторий, в которой мы экспериментировали и занимались исследованиями и обсуждениями семиотических первоначал изобразительности.
Корр.То, что все художники в группе были выпускниками «Строгановки» — случайность?
В.Г. Нет. В отличие от Суриковки, в которой идеологическая цензура всё контролировала, в Строгановке было больше свободы. В ней преподавали такие замечательные люди старшего поколения, как Николай Николаевич Соболев, Владимир Евгеньевич Егоров, Валентин Петрович Комардёнков. Это поколение отличалось свободомыслием.
Корр. Сколько же им было лет, когда вы у них учились?
В.Г. Ну вот Владимир Евгеньевич, например, ещё до революции получил золотую медаль на Всемирной Парижской выставке за оформление 1908 году спектакля Метерлинка «Синяя птица»… Соболев как-то сказал на лекции «Ваше правительство разрушило мою церковь в Москве». Это так и было на самом деле, он построил её до революции, а после революции её снесли. Или: «Передвижники изображали пьяную жизнь трудового народа». Каково?
Корр.То есть степень внутренней и внешней свободы у этих людей была значительно больше, чем у большинства окружающих?
В.Г. О Владимире Евгеньевиче ходила такая легенда: в 56 году Егоров открыл дверь и сказал студентам: «Встать, скоты. Матисс умер». Не в смысле оскорбления и презрения, конечно. Эти преподаватели относились к нам с уважением. Но по этой фразе мы поняли его отношение к Матиссу, что Матисс — это гений. А так я как-то был свидетелем, как Егоров защищал на кафедре дизайна какого-то студента, которого собирались снять со стипендии — он-то понимал, какой была наша жизнь. Без этих преподавателей мы были бы совсем другими. Идиотами.
Корр. А в Суриковском училище всё было иначе?
В.Г. У суриковцев всё было чётко: окончил училище, вступил в МОСХ, делаешь карьеру… А у нас готовили не живописцев, а прикладных художников, дизайнеров. Другим было отношение к эстетике.
Корр.Незашоренным…
В.Г. И это сплачивало людей.
Корр. Как на ваше понимание искусства повлияли Американская национальная выставка 1959 года, на которой выставлялся Джексон Поллок и Французская 1961 ?
В.Г. Нас мало интересовали американские художники, для нас это было слишком радикально. Мы читали чешский журнал по искусству «Vytvarne umeni» (он просуществовал до событий в Праге 1968 года — и это было событием не только в политике, но и в культуре — журнал закрыли). И художественный журнал «Польша», который издавался на русском языке.
Корр.Чем вообще был для вас проект «Фикция»?
В.Г. Скорее это был способ существования, образ жизни.
Корр.То есть в этом смысле вы были настоящими моддернистами6 искусство и жизнь нераздельны?
В.Г. Да. Чёткой идеологии у нас не было. Был интерес к культуре. Читали Пруста, Селина, Джойса — нет, тогда его «Улисса» ещё у нас не перевели и не издавали. Вот «Оттепель» Эренбурга нас как-то не задела. Мы читали Базена, Леже..
Корр.К нам же тогда попадали крохи?
В.Г. Да, но они становились для нас значимы. Кто-то в тот же самый период слушал «Голос Америки». .. А Юра Космынин сделал гравюру на доске с портретом Пастернака и отпечатал её на газете, в которой была разгромная критика Пастернака. Пользовались мы и эзоповым языком — Космынин, например, опубликовал в академическом журнале копию картины Кандинского «Кринолины» без подписи, что это копия Кандинского (Кандинский был тогда тоже запрещён) …
Корр.Что уж говорить о Малевиче…
В.Г. Малевича мы не любили — я же сказал, что нас не интересовал крайний авангард. Мы были эстеты. Нас интересовало французское искусство, не только живопись. Мой приятель Котровский украл из заводской библиотеки сборник Поля Валери — на этом заводе он проходил практику. Он записался в библиотеку и унёс оттуда Валери, всё равно там бы его никто не читал… Я тогда увлекался Иннокентием Анненским, его тогда никто не знал, читал Пьера Мак Орлана «Порт мёртвых вод», Пастернака — нам было близко его «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?», это было наше мироощущение.
Интервью подготовила Валерия Исмиева
Плакаты выставок
